Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая - Элигий Ставский

И ведь как похоже на правду. Как «смело»!

Этот герой, иногда «отутюженный», а иногда «помятый», знает немало фраз, для произнесения которых, как он считает, необходимо известное мужество. Тут и «разница скоростей», и любимое всеми «до лампочки». Природа ему, понятное дело, «до лампочки», — он это и не скрывает.

Галузо — бывший фронтовик, и речи «храброго» собеседника на него производят вполне определенное впечатление. Тут даже не о чем спорить.

Однако и «собеседник» со своей стороны тоже делает вывод: для него человек, думающий иначе, — вчерашний день. Он «потерял скорость». Его старинные понятия о нравственности — тормоз, и в нынешней жизни он вряд ли сможет чего-то достигнуть.

Тирада «отутюженного» — по профессии он психолог — излагает в развернутом виде жизненную позицию того не столь уж и отвлеченного, «безглазого» лица, что проглядывает в романе часто и в самых разных обличиях. То в непонятных, пугающих своей неблагообразностью «косарях», везущих писателя Галузо по лиману в своей лодке; то в «слепых» вопросах следователя, ведущего допрос; то в рассуждениях рыбоприемщика Самохина; то в хватке шофера, которого Галузо подрядил ехать до Краснодара; то...

В момент драматической кульминации читателя ошарашат в романе все эти безглазые маски: в каждой проглядывает возможный убийца инспектора рыбнадзора Назарова. Прохор — убийца? Те двое косарей? Или Самохин — в нейлоновой, несминаемой белой рубашке... Самохин, рассуждающий о том, как же прожить по душе: «Вот вы скажите, как тогда, если поверить, что эти лиманы загнутся, накроются? Спиваться? Набивать чемодан деньгами, пока еще можно? Разводить спекулянтов? Что же остается?.. Помирать?» Не сразу и поймешь, кто он, этот Самохин, — демагог или праведник? Тот «психолог» тоже ведь был любитель ставить лобовые вопросы и поражать остротой, чуть ли даже не «смелостью» мысли...

Самохин — франт, фантазер и фразер, демагог и романтик, а все же и живой человек. А вот — Оля, жена писателя Галузо. Она этих камышей и в глаза не видела. Тоже характер живой, а вместе с тем жертва интригующих «подозрений»: может быть, и она — «убийца»? Эта «дева» из Дома кино, «выдрессированная на стук автомобильной дверцы». Оля — предавшая все святое, пустившая «психолога» в свою и в его, любимого, душу, не пожелавшая стать матерью ради призрачных каких-то мечтаний самой поставить пьесу. Эта Олина беготня за «современной пьесой»... «Мне, — замечает герой романа, — казалось чем-то кощунственным ее не освященное ничем, абсолютно ничем желание пробиться в искусство». Оля — развитие и продолжение все того же, еще в повестях намеченного женского типа. Автор словно бы все еще не до конца убежден в ее «слепоте». Похоже, что и герой романа не сразу и не до конца разлюбил ее. Но число аргументов против Оли растет неуклонно. Она — причина душевного кризиса, пережитого писателем Галузо! Ее усилиями — вспомним повесть «Дорога вся белая»! — писатель, герой романа, был увлечен в пустоту, в душевное одиночество, в суету бездумного существования. «Я даже не бунтовал, — признается он, — а смиренно приспосабливался к нашему с Олей укладу и быту, где все заботы сводились к тому, чтобы карабкаться, но неизвестно куда и ради чего».

Трагическое признание героя: «Я вдруг ощутил собственную нереальность. Круг того, что было моей жизнью, бесконечно сужался. И кажется, еще никогда в жизни я не ощущал такого нудящего стыда, вины за себя, а вернее — за эти последние три года, бессмысленные, угарные, бесплодные…» Три года, ей отданные, Оле! Этой модной, не особенно умной и не слишком тактичной, хотя и премиленькой с виду особе, со всеми ее ни на чем не основанными претензиями. Преданной по-своему, но не способной ни понять его, ни вдохновить на что-либо, кроме зарабатывания денег.

Принятое героем решение с Олей расстаться в романе выглядит как бы залогом его возвращения к истинно человеческому, творческому, социально осмысленному существованию. Это своего рода итог преодоления той мучительной инерции равнодушия и нежелания ни во что вмешиваться. Герой вступает в борьбу за лиманы, за доброе имя старика Степанова, за Прохора и Каму, романтика Самохина — за их будущее. Для себя он решил вопрос: быть или не быть?

Писатель Галузо вступает в открытый спор о жизни. В этом нельзя не видеть своего рода завершения начатой повестями полемики о существе «настоящего».

В романе автор ставит вопросы, которые вряд ли могут быть на страницах его решены. Замысел автора шире возможностей избранного сюжета. Поэтому и не обойтись иногда без «резонера» — умного собеседника.

«Очень, конечно, любопытна ваша мысль, что загрязнение природы имеет отношение к душе человеческой, — говорит он, — а значит, наверно, и к любви, и тому подобное. Грязним море — коробим душу, разводим цинизм. Любопытно! Очень! Поразмышляю...»

От имени этого собеседника Элигий Ставский открыто н прямо формулирует суть стоявшей перед ним в ходе работы литературной проблемы.

«По-моему, — говорит он, — самый большой вопрос, на который писатель должен ответить сам себе: верит ли он в жизнь? Ну, то есть верит ли он в человека, в его возможности, в то, что существуют и останутся благородство, честь, любовь, достоинство...» Или же цель его — удивлять читателя брюзжанием и цинизмом? Он высказывает вслух то главное, без чего сегодня уже невозможно писать книги и строить, ловить и разводить рыбу, развивать науки, рожать детей, любоваться природой.

Быть душе! Иначе зачем все это?